ПОСЛЕДНИЙ ТАНЕЦ

Ну что же ты плачешь так горько, что ж целуешь так сладко? Что ж ты смеёшься, почто бьёшь меня, девочка? Я не отвечу тебе. Ну и что, что ты чуть старше? Твои плечи слаще мёда, твой живот теплее котёнка, твои бёдра стройны, уста горячи и груди упруги. Ты любишь супруга, да, девочка? Зачем так гладишь лоб и глаза целуешь, красавица, уши мне зажимаешь, чтоб не слышал я слов твоих, чернобровая? Ты ночами не спишь, ты меня ласкаешь, меня проклинаешь, к груди прижимаешь... Что ж смеёшься так горько, что же плачется тебе так сладко? Или не любят они тебя, или не осыпают золотом, не твои ль кольца горят в ночи, не твоё ль ожерелье холодит мой лоб, не твои ль серьги звенят надо мной? Что ж их любовь тебе так постыла, моя кареглазая? Ведь они сильны, могучи, богаты, они решают вопросы, их охрана сметёт любого, они всё могут купить, так что же меня ты целуешь так нежно? У них всё золото мира, у меня лишь весь мир, их речи достойны, у меня рычанье из глотки — так что же целуешь ты губы мои? Не плачь, не плачь, не бойся, утри слёзки, пожалей дочку — она вся в маму, такая же красавица. Видишь, как она любит твоего супруга? Что же вздрогнула ты? Или не такой любви ты ей желаешь? Нет, не отвечу я тебе. Нет, не услышу речей твоих гневных, как ни кричи, не увижу тебя ни днём, ни в ночи... Не плачь, не бойся, не гневайся, не проси прощенья, не проклинай — ведь тебе всегда мои слова были страшны... Ведь вижу я всё и душу твою понимаю, и судьбу принимаю, со мной мой Господь...

Нет, мне не больно. И так тоже. Знаешь, мне уже всё равно. И не сделаешь мне ты уже ничего. Не пугай дочку, пожалей ребёнка, вынь иглу из моего языка, не позорься, глупышка Иродиада.

#заветырабочихокраин

https://muzei.club/wp-content/uploads/2020/03/fmg5e7a02f61c87d4-843x1024.jpg

Так русский человек, разгребая обломки советского бетона, зализывая царапины — ржавая арматура ещё везде торчит, — раздвигая крапиву в свой рост, жалится, гламурное семя, — заходит на место родового дома, прапрадедом построенного. Вот, на пригорке, рядом с бывшей колхозной конторой, где поселковый совет нынче, напротив восстанавливаемой церкви, здесь можно фундамент угадать. Ходишь, из века нынешнего, пытаешься угадать век позапрошлый, как прапрадед стоял здесь, грудь колесом, глаза лихим огнём, сзади жена смотрит, только на выдохе, ветром неуловимым: "Да как же жить будем, Саня?" А он, с прищуром, он уже всё видит, смотрит на излучину реки и уже знает, что именно здесь построит большой дом, настоящий, родовой, для детишек. Вот там крест поставить надо, там, на самой горке, часовню потом поставить с кумовьями, а дом — дом будет здесь. Здесь и спуск к реке, здесь и коней водить, вон там переправу обустроить, рядом Марусе мостки поставить. Земля всё даст, накормит и напоит, её только потом поливать, как следует, надо — нет лучше удобрения любому делу, чем свой да конский пот. А потом — вечером, когда первые венцы белеют в полгруди, когда руки дрожат до ломоты, сидеть, хлебать юшку, повернуться к жене: "Ничего, Маруся, ничего. А и хорошее место выбрали. Детишкам качели поставим, да?"
И всё будет — и качели, и войны, и детишки на качелях, и брат на брата, и комиссары безродные, и лагеря братьям, и гансы, и фрицы, и крестины, и поминки, и похоронки, и облигации заемов, и справки о реабилитации, мол, "зря никого не расстреливали", и "царица полей", и сорванные кресты с храма — отвели душу, чего уж, и холмик на погосте — "Машенька, что ж учудила, почто первой-то, Маруся?", там и сам в глину ложиться — и стоишь над мусором разбитого родового дома, и думаешь, что у тебя давно другая жизнь, давно живёшь между офисами и самолётами, и очередные комиссары ещё не скрутили горло ржавой колючкой, и что опять и опять в дорогу — и думаешь своё, давнее, что надо успеть детей-внуков поднять, людьми воспитать, а там и самому — к деду-прадеду, да к бабушке, да к маме-папе под бочок, туда, где Адамовы кости, где вся память, где "зря никого не распинали" — но всё будет потом, потом, покамест потом землю поливать, стоять до конца, как отцы-деды учили, молчишь, рядом тень чуешь — рядом молчит, берёшь у него, давно истлевшего, берёшь цигарку, сто лет не курил, затягиваешься, смотришь на реку:

— А хорошее ты место выбрал, дед Саня, молоток!

Крестовоздвиженье сегодня, братцы.

(27.09.2017, 5 лет назад)

Повторю старую свою сказку.

ОДИН

(Из цикла "Заветы рабочих окраин")

Ну вот он и помер.
Что-то крикнул и помер.
Вроде, батю звал.
Нехило его менты обработали. Вон, в сторонку отошли, базарят.
Ждут.
Понятно чего.
Меня.
"Положено".
Работа такая, ага. Знаю я их работу.
Мать — это его мама, так он сказал, успели побазарить, да, — а что ещё тут делать? Тут времени полно — мама с его тёлкой уже и не плачут.
А тёлка ничё так, симпатичная.
Рыжая.
Пацаны какие-то рядом.
Из его бригады, что ли?
Ну какой из него бригадир?
Говорил, типа плотник, как батя. В храме местном шабашили, да что-то не срослось у них с местными, те тут же в ментовку сдали, типа прокурор у них там из столицы, всё схвачено.
Ещё, типа, говорил — рыбалку любит.
Мне тоже батя всё обещал на рыбалку свозить.
Дообещался, ага.
Везучий он, всё-таки, — друганы пришли, баба, мать.
Мама — это главное.
Мама это всегда главное.
Отца не видно, а ведь он звал.
А ты тут виси, помирай.
Ладно, потерплю.
Он сказал, типа недолго осталось.
Чётко так сказал.
Ладно...
Поживём-увидим.

#роднаяречь #заветырабочихокраин

Вообще-то, их убивали.
И убили бы, если б нашли.
В глуши, среди незнакомых людей, где к колодцу идти, крадучись. И кровь, и боль, и слабость, и не закричать, не заплакать.
И в обморок не упасть, насмерть терпеть раздирающую боль.
И куча простых дел, которые становятся дикой проблемой — чем перевязать, чем резать пуповину? Чем обтереть младенца, как воду разогреть, в чём? Мыла нет. Масла нет. Ранку золой от костра присыпать. Что можешь — облизать. По-звериному.
Вы положите своего новорожденного ребёнка в ясли? Вы те ясли видели? Вы сено, зимнее сено в руках держали? Запах крови, дыма, навоза, скотины, от силы пара кувшинов воды.
Неумелые руки плотника — плотник не столяр, руки плотника — кожа загрубелая, мозоли, ногти чёрные. Грудью кормить, радоваться каждому куску старой лепёшки, глотку молока из старой, щербатой глиняной кружки.
Три старика — темнокожих, солнцем обжаренные лица. Светильник коптит, тени пляшут в морщинах. Наверное, купцы. Смотрят. Подходят, платочек в руки. На платке — подвески, золотые лепесточки шелестят, буквы не по-нашему, да бусины — шарики из пахучей смолы скатаны, вместо духов.
Очень хороший подарок. Дорогой, наверное.
Царский.
И в небе — звезда горит.
Спать.
Очень устала.

07.01.2015
#заветырабочихокраин

— Холодно сегодня.
— Угу. Ветер неприятный. Задувает. Так и дождь может пойти. Натягивает.
— Наверное.
— Точно.
— Как ты?
— Нормально. На, вот. Сёстры собрали в дорогу. Испекли. Держи. Мягкие ещё.
— Ворчат сёстры-то?
— Не то слово. "Совсем, — говорят, — рехнулся отец. В дорогу на ночь глядя".
— Понятно... Ты прости их, сынок.
— Прости-прости. Что — "прости"? Они, что, не понимают? Не понимают, да?!
— Не понимают, сынок.
— Слушай... Пап...
— Что?
— Я так не могу. Я с вами.
— С нами?
— Да! Я собрал всё. Вот, смотри. Как ты один справишься?
— До сих пор же справлялся. С главным справился. Справились же.
— Да я понимаю! Я им говорю: "Вот ведь дуры! Помогите же отцу! Зашивается совсем!" А они ни в какую. Как мыши на крупу.
— Думают, как теперь наследство делить?
— Не их это дело!
— Не их. Но думают же... Эх... Сынок-сынок... Понимаешь... Так надо.
— Да я всё понимаю! Пап... Понимаешь, я им говорю: "Вы не соображаете ничего! Вам только платья да причёски, всё высматриваете, у какой соседки какая обновка! Как вы можете так об отце! Отец вас поднял, он молодой совсем ещё!"
— Ну, не такой и молодой, но...
— Пап, ты же мастер! Ты самый лучший! Пап, ну, ты что? Ты чего, пап? Ты о братьях?
— Пошли, сынок.
— Пап...
— Что?
— Можно я посмотрю?
— Можно, конечно. Мы теперь с тобой быстро. Подожди. Поможешь воду нести. Вода закипела. Сейчас, надо разбавить. Держи ведро.
— Так?
— Да, сейчас, холодной. Холодной добавим.
— Как вы тут только справляетесь?
— Хорошо справляемся. А как с братьями, как с тобой? Вот так же. Каждый день. Ты любил это дело...
— Давай я. Ты уже замотался.
— Ты ручку тряпкой оберни, чтобы руку не жгло. На, держи. Кипяток. Сюда лей. А я холодной добавлю. Ага. Вот... Вот и с тобой так же.
— Всё хорошо?
— Да.
— Пап... Так мне можно?
— Можно, конечно. Можно... Заходи.
— Привет.
— Привет. Прикрой, пожалуйста. Дует.
— Извини, да, конечно. Прости.
— Жена, вот, сын нам поможет. С нами сейчас пойдёт. Ну, сынок, что встал? Неси воду сюда. Вот, сюда лей. Сынок, ты что?
— Я...
— Ты же хотел посмотреть. Вот, смотри.
— Ну-ка, мужчины, пустите нас. Теперь самый главный мужчина... Вот, какой у нас дядя неуклюжий, да? Ну, кто так на дядю кулачком, а? Кто у нас такой сыночек, а?
— Господи... Он смешной такой. Маленький.
— Ты не больше был. Ну, давай купать нашего мальчика. Осторожно, на пупок...
— Ничего, не бойся, хорошо заживает.
— Ну, муж, давай, давай его в водичку. На головку ему лей. Любит наш мальчик водичку. Водичка тёпленькая, в глазики не попадём, да? Вот какая у нас водичка чудесная, да? Ну, не стой столбом, дай братику палец. Он подержится и засыпает... Покормлю, он уснёт, как раз тихо пойдём... Любит наш Иисус водичку...

06.01.2018
#заветырабочихокраин

— А ты мясо как мариновала?
— Как обычно, на уксусе на виноградном, потом порубила, яйцо, лучка, маслица оливкового, обжарила. Хороший фарш получился?
— Очень. Мне рецепт потом скажешь, я уж и не запомню. Мне всё запоминать надо.
— Ой да ладно тебе, чего ты прибедняешься. Как твой-то?
— Да ничего, спасибо. Вырос, сама видела, какой. Прибежал вчера, руками машет: "Мам! Мам, опаздываем! Я ему: "Оденься, как положено", а он руками машет только. И убежал к своим. Вот ведь, вечно они заполошные какие-то, как этот, Машкин, из города заявился, так они к нему все бегут, всё у них тусовки свои, всё секреты.
— И не говори. Сидят себе кучкой, он им рассказывает что-то, а они слушают. И чего слушать? Старших слушать надо, а они смеются. Совсем от рук отбились. И мой туда же, всё им тайны, всё им шу-шу-шу.
— Ты бы Машке сказала, чтобы она поговорила.
— А что ей скажешь-то? Она на своих управу найти не может. Или не хочет. Она тихая, да гордая, и глаза такие… Эдакие. Муки подай. Да не здесь, вон, там, за мешком. Ага. Спасибо. Вечно они гордятся, и вроде бы тихие, а в глазах такое…
— Так пусть она с мужем поговорит. Там молодёжь странная собирается. Городские, за ними глаз да глаз. Девочки, опять же, к ним. И моя, средняя. И соседки. Беда будет, если что. Поговорила бы ты с ней. Мол, уйми своих. Перед соседями как быть, смотрят ведь соседи, что гостям сказать-то.
— Да что я скажу? Что я скажу-то? Ты знаешь, как её-то, как он с ней разговаривает?
— Как?
— А я слышала! Вчера, вечером, подошла она к нему, а он ей так: "Что тебе надо, женщина?"
— Так и сказал? Матери родной?! Пьяный, что ли?!
— Ага! Так и сказал, мол, время его ещё не пришло. Сама слышала. А потом они откуда-то вина ещё приволокли, дорогущего, и где деньги взяли, винища-то столько наволокли... И вот надо оно было? А этот, твой-то, твой-то, тоже хорош, куда полез, мол, хорошее вино, где прятали? А эти, молодые, смеются. И этот, Машкин-то, зыркает так, улыбается. И глаза такие, бандитские…
— Совсем они от рук отбились, вот правду тебе говорю! Ничего из них путного не выйдет! Ладно, пошли, гости ждут, свадьба, значит, всё, как у людей должно быть…
#заветырабочихокраин
#заветы

⬆️⬆️⬆️
"На третий день был брак в Кане Галилейской, и Матерь Иисуса была там.
Был также зван Иисус и ученики Его на брак.
И как недоставало вина, то Матерь Иисуса говорит Ему: вина нет у них.
Иисус говорит Ей: что Мне и Тебе, Же‌но? еще не пришел час Мой..." (Ин. 2:1-11)

— А ты мясо как мариновала?
— Как обычно, на уксусе на виноградном, потом порубила, яйцо, лучка, маслица оливкового, обжарила. Хороший фарш получился?
— Очень. Мне рецепт потом скажешь, я уж и не запомню. Мне всё запоминать надо.
— Ой да ладно тебе, чего ты прибедняешься. Как твой-то?
— Да ничего, спасибо. Вырос, сама видела, какой. Прибежал вчера, руками машет: "Мам! Мам, опаздываем! Я ему: "Оденься, как положено", а он руками машет только. И убежал к своим. Вот ведь, вечно они заполошные какие-то, как этот, Машкин, из города заявился, так они к нему все бегут, всё у них тусовки свои, всё секреты.
— И не говори. Сидят себе кучкой, он им рассказывает что-то, а они слушают. И чего слушать? Старших слушать надо, а они смеются. Совсем от рук отбились. И мой туда же, всё им тайны, всё им шу-шу-шу.
— Ты бы Машке сказала, чтобы она поговорила.
— А что ей скажешь-то? Она на своих управу найти не может. Или не хочет. Она тихая, да гордая, и глаза такие… Эдакие. Муки подай. Да не здесь, вон, там, за мешком. Ага. Спасибо. Вечно они гордятся, и вроде бы тихие, а в глазах такое…
— Так пусть она с мужем поговорит. Там молодёжь странная собирается. Городские, за ними глаз да глаз. Девочки, опять же, к ним. И моя, средняя. И соседки. Беда будет, если что. Поговорила бы ты с ней. Мол, уйми своих. Перед соседями как быть, смотрят ведь соседи, что гостям сказать-то.
— Да что я скажу? Что я скажу-то? Ты знаешь, как её-то, как он с ней разговаривает?
— Как?
— А я слышала! Вчера, вечером, подошла она к нему, а он ей так: "Что тебе надо, женщина?"
— Так и сказал? Матери родной?! Пьяный, что ли?!
— Ага! Так и сказал, мол, время его ещё не пришло. Сама слышала. А потом они откуда-то вина ещё приволокли, дорогущего, и где деньги взяли, винища-то столько наволокли... И вот надо оно было? А этот, твой-то, твой-то, тоже хорош, куда полез, мол, хорошее вино, где прятали? А эти, молодые, смеются. И этот, Машкин-то, зыркает так, улыбается. И глаза такие, бандитские…
— Совсем они от рук отбились, вот правду тебе говорю! Ничего из них путного не выйдет! Ладно, пошли, гости ждут, свадьба, значит, всё, как у людей должно быть…
#заветырабочихокраин

https://tttttt.me/grishkafilippov/12845

"Он меня достал. Он меня конкретно достал. Со своими дружками, со своими бабами. Он видит меня каждый день. Он всё понимает, слышит и видит то, что я сказать не могу, только улыбается тихонько и улыбку прячет в бороду. И глаза такие... Длинные ресницы, глаза бездонные, чуть грустные. Он всё-всё видит, он душу читает, всё обо мне знает. Это просто невыносимо, Господи! Как же я его ненавижу! Ненавижу его ресницы, его карие глаза с тёмной радужкой, бороду, усы, каштановые волосы, плечи и бёдра. Я не могу глаз отвести от его рук — сильные, тонкие пальцы, такие нежные и сильные. Целовать руки, целовать плечи, целовать такие любимые глаза, закрыть собой, отдать себя, не думать ни о чём, ни о ком, пусть он только говорит, говорит, говорит... Его голос проникает в душу, он говорит страшные вещи, он объясняет сложное и открывает сложное в простом, Господи, как же ненавижу его голос! Такой молодой, такой сильный, такой нежный, он умеет гневаться, он может такое, что и помыслить нельзя, плевал он на все запреты, только улыбнётся тихонько и посмотрит в душу. Я говорю тогда: "Пусть на дело пойдёт, куда такие деньжищи тратить попусту?" А он смеётся. И дружбаны смотрят. И шлюха эта. И как подойти к нему, как признаться, как сказать то, что он и так знает? Как меня заколебала его улыбочка! И губы такие правильные, как у девушки, алые... Я его ненавижу, я его ненавижу, ненавижу, слышите! Его бабы, они всегда за ним, дуры, простушки, шлюхи, что они понимают? Что они могут знать о нежности? Что они знают о любви? Что они знают о том, как может болеть сердце, как оно стучит ночами, как оно замирает днём, когда он говорит "здравствуй", когда проходит мимо, и ты вдыхаешь запах его стройного тела, тайком наступаешь на его следы, умываешься водой, которой он умывался... Что они знают о любви?! Господи, как же я его ненавижу, он же всё понимает, душу вынул своими взглядами, вот и сейчас — стоит со своей сворой, будто ждёт чего-то, стоит и ждёт. Господи, чего же он ждёт? Меня? Господи, сердце гремит... Я подойду. Я смогу. Губы пересохли. Несколько шагов. Несколько бесконечных шагов. Только подойти. Вот он, меня ждёт. Я касаюсь его плеч. Как он пахнет — слаще мёда... И борода такая нежная, пушистая, совсем не колючая, такая... Я смогу... Душистая борода... Голова кругом... Поцелуй..."

— Радуйся, равви. Вот он. Берите его.

17.01.2017, пять лет назад.
#заветырабочихокраин

ОТЕЦ
Вы заметили, насколько он стал менее эмоциональным?
Ругался. Дрался. Пил вино с девками и гопниками.
Вытворял такое, что аду было жарко, спорил, радовался, грустил, проклинал, учил, на себя брал беды и боли.
А тут — спокойный.
Я всё время думаю: ну, хорошо, если ты всё знаешь, ты все искушения
прошёл, ты в руки стражи себя сдал, чтобы пророчество исполнилось, всё и вся искупил, но — зачем Ты кричал-то — в ту самую смертную минуту?
От боли?
Там столько было боли, что не до крика.
Почему кричал?
Почему отцу своему ты кричал: "Зачем меня оставил?!"
Потом всё понятно — проснулся в темноте, в саване, уксус во рту, усталость невероятная, потом сила, слава, ад, небо, то, что выше всех сил, — это понятно. Но каково это — помнить о той секунде, когда сам — отцу кричал: "Почто оставил меня?!"
На всю жизнь урок.
На всю вечную вечность.
Когда отцы сыновей воспитывают — тут мамам только в сторонке стоять.

#заветырабочихокраин

БРАТ САШКА
Когда в толпе залаял этот человек, почему-то никто не удивился.
Люди, собравшиеся на пасхальную службу, давно не помещались в храм, густо стояли напротив входа — немощные старушки сидели слева, возле церковной лавки, опоздавшие святить куличи хозяюшки терпеливо мёрзли у столов, разжигая свечи, их мужья укутывали одеялами сонных младенцев, дети баловались, как всегда балуются дети, молодые парни обнимали и грели своих красавиц, взрослые мужики степенно крестились, следуя доносившимся из динамиков возгласам священников. Все были настолько увлечены ожиданием нараставшей радости, что никто не удивился, когда этот человек залаял.
Он появился из тени, в правой руке тащил какой-то пакет, под левую руку шла его дама, которая пыталась держать лицо, как это обычно делают старающиеся сохранить достоинство спивающиеся женщины. Человек озирался на толпу, которая его не замечала, только несколько мужиков покрепче начали досадливо посматривать. И с каждым шагом его лай становился всё громче — человек торопливо вылаивал матерные проклятия и что-то совершенно мерзкое, его колотило, речь становилась какой-то железной, будто ему челюсти сводило, но он боялся и поэтому шёл по широкой дуге, огибая толпу.
Он прошёл мимо меня. В свете прожекторов и яркой луны я увидел его глаза. Я много видел разных алкоголиков. Он был совершенно трезв.
Ему обязательно нужно было пройти мимо церкви.
К ним подошёл полицейский. Человека трясло. Его дама прятала глаза и молчала. Тогда к ним подошли ещё две девчонки-полицейские в кокетливо надетых пилотках и охранник в камуфляже.
Лай и проклятия оборвались только за церковной оградой.
Как отрезало.
Через полчаса после крестного хода я вымерз окончательно. Меня спасала белорусская лампадка, которую я нечаянно купил в церковной лавке. Хотел купить свечек, но что-то толкнуло в сердце, и я купил лампадку. Оказалось, что на ледяном ветру хорошо греть руки, особенно, если лампадку прижать к сердцу. Или там, где душа.
Родители вывезли из храма уснувших детей, поэтому я попробовал втиснуться в густую толпу. Слева от меня стоял парень лет тридцати и гладил ладонью огонь трёх больших свечей. Справа стояла тётка в лиловом платке.
— Вы сожжёте руку. — сказала ему тётка.
— Этот огонь не жжёт. — он ответил, как-то странно растягивая слова, будто пел сказочку. — Такой огонь не может сжечь. Я сюда пришёл, а брат не смог.
— А где ваш брат? — заинтересовалась тётка.
— Он на войне. Мой брат на войне. И давно нет весточки. Им звонить нельзя. А я и не знаю, где он. Я пришёл, потому что не хочу, чтобы он погиб. А я не могу ему позвонить. Им нельзя. Поэтому я здесь, я помолюсь за него, и успокоюсь. Я не хочу, чтобы мой брат погиб.
Он говорил полушёпотом, как ребёнок, и всё время гладил огонь, будто гладил котёнка.
— Брат, брат, как же так, Пасха, брат, ты там держись, брат.
От алтаря послышался восторженный дискант священника. Он читал из Иоанна Златоуста. Меня затолкали какие-то две молодые женщины, которые вели больного ребёнка внутрь. Я воспользовался на секунду образовавшимся проходом и сделал шаг вперёд, чтобы хоть чуть согреться в толпе. Лампадка грела мне душу.
Вдруг сзади раздался вскрик. Я сначала не понял, что происходит, потом услышал, как сзади кто-то плачет.
— Брат! Сашка! Сашка, ты что?! Сашка, тебе нельзя звонить!
Парень стоял на коленях у ступенек в храм, он держал телефон, из его глаз брызгали слёзы.
— Сашка! Сашка, ты там держись, брат! Братик, пожалуйста, да, конечно, да, Сашка, воистину воскресе Христос! Воистину воскресе!
К нему подошёл какой-то мужик, мол, "тут люди молятся, а ты по телефону кричишь", парень закивал и куда-то отошёл.
Над головами людей неслось: "Кто же подоспел прийти лишь к одиннадцатому часу — и тот не страшися своего промедления! Ибо щедр Домовладыка: принимает последнего, как и первого; ублажает пришедшего в одиннадцатый час так же, как и трудившегося с первого часа; и последнего одаряет, и первому воздает достойное; и тому дает, и этому дарует; и деяние принимает, и намерение приветствует; и труд ценит, и расположение хвалит".
Аминь.
#заветырабочихокраин
https://ibb.co/RSR7jZT

ПОСЛЕДНИЙ ТАНЕЦ

Ну что же ты плачешь так горько, что ж целуешь так сладко? Что ж ты смеёшься, почто бьёшь меня, девочка? Я не отвечу тебе. Ну и что, что ты чуть старше? Твои плечи слаще мёда, твой живот теплее котёнка, твои бёдра стройны, уста горячи и груди упруги. Ты любишь супруга, да, девочка? Зачем так гладишь лоб и глаза целуешь, красавица, уши мне зажимаешь, чтоб не слышал я слов твоих, чернобровая? Ты ночами не спишь, ты меня ласкаешь, меня проклинаешь, к груди прижимаешь... Что ж смеёшься так горько, что же плачется тебе так сладко? Или не любят они тебя, или не осыпают золотом, не твои ль кольца горят в ночи, не твоё ль ожерелье холодит мой лоб, не твои ль серьги звенят надо мной? Что ж их любовь тебе так постыла, моя кареглазая? Ведь они сильны, могучи, богаты, они решают вопросы, их охрана сметёт любого, они всё могут купить, так что же меня ты целуешь так нежно? У них всё золото мира, у меня лишь весь мир, их речи достойны, у меня рычанье из глотки — так что же целуешь ты губы мои? Не плачь, не плачь, не бойся, утри слёзки, пожалей дочку — она вся в маму, такая же красавица. Видишь, как она любит твоего супруга? Что же вздрогнула ты? Или не такой любви ты ей желаешь? Нет, не отвечу я тебе. Нет, не услышу речей твоих гневных, как ни кричи, не увижу тебя ни днём, ни в ночи... Не плачь, не бойся, не гневайся, не проси прощенья, не проклинай — ведь тебе всегда мои слова были страшны... Ведь вижу я всё и душу твою понимаю, и судьбу принимаю, со мной мой Господь...

Нет, мне не больно. И так тоже. Знаешь, мне уже всё равно. И не сделаешь мне ты уже ничего. Не пугай дочку, пожалей ребёнка, вынь иглу из моего языка, не позорься, глупышка Иродиада.

#заветырабочихокраин

https://muzei.club/wp-content/uploads/2020/03/fmg5e7a02f61c87d4-843x1024.jpg

Послепобедное время

Послепобедное время — родня медным трубам; оно скользит змеино, шуршит мелкой подлостью, шелестит сухими тараканьими лапками, пыльное и липкое, человечьим мусором наполненное пространство.

Послепобедным полднем герои полдничают, толстеют, приближают к себе сволочь, лезущую изо всех щелей, позволяют ласковым пуделькам лизать руки — и тонут, дохнут, завшивливаются мещанством, пошлостью и дрянью мелочных обид. И раны болят, и медные трубы трубят, и сладкий яд течёт по жилам, и ржавеют мечты, рассыпаются в энтропийный бульон, жратву Смерти.

Только слышишь, как сухим песком, нескончаемо, неостановимо осыпается будущая жизнь, хоронит тебя во внеразмерной суете сует.
Не умыл бы руки прокуратор, жирным буддой сидел бы Плотник под цветущей смоковницей — кем были бы мы — в таком раю, где пять тысяч хлебов на пятерых, розарии с гуриями и частицы Креста в удобной упаковке для фарисеев?

Уставать приятно, прощать ся, обижать ся, предвкушать ся, наслаждать ся, плакать ся, утешать ся — всё сладко, слаще нету послепобедной неги, сна победителей.

А вот и она — Смерть.

#заветырабочихокраин
(написано около 2016-го, не помню, да и неважно)

https://tttttt.me/Andrafanaslive/10479

Вообще-то, их убивали.
И убили бы, если б нашли.
В глуши, среди незнакомых людей, где к колодцу идти, крадучись. И кровь, и боль, и слабость, и не закричать, не заплакать.
И в обморок не упасть, насмерть терпеть раздирающую боль.
И куча простых дел, которые становятся дикой проблемой — чем перевязать, чем резать пуповину? Чем обтереть младенца, как воду разогреть, в чём? Мыла нет. Масла нет. Ранку золой от костра присыпать. Что можешь — облизать. По-звериному.
Вы положите своего новорожденного ребёнка в ясли? Вы те ясли видели? Вы сено, зимнее сено в руках держали? Запах крови, дыма, навоза, скотины, от силы пара кувшинов воды.
Неумелые руки плотника — плотник не столяр, руки плотника — кожа загрубелая, мозоли, ногти чёрные. Грудью кормить, радоваться каждому куску старой лепёшки, глотку молока из старой, щербатой глиняной кружки.
Три старика — темнокожих, солнцем обжаренные лица. Светильник коптит, тени пляшут в морщинах. Наверное, купцы. Смотрят. Подходят, платочек в руки. На платке — подвески, золотые лепесточки шелестят, буквы не по-нашему, да бусины — шарики из пахучей смолы скатаны, вместо духов.
Очень хороший подарок. Дорогой, наверное.
Царский.
И в небе — звезда горит.
Спать.
Очень устала.

07.01.2015
#заветырабочихокраин

— Холодно сегодня.
— Угу. Ветер неприятный. Задувает. Так и дождь может пойти. Натягивает.
— Наверное.
— Точно.
— Как ты?
— Нормально. На, вот. Сёстры собрали в дорогу. Испекли. Держи. Мягкие ещё.
— Ворчат сёстры-то?
— Не то слово. "Совсем, — говорят, — рехнулся отец. В дорогу на ночь глядя".
— Понятно... Ты прости их, сынок.
— Прости-прости. Что — "прости"? Они, что, не понимают? Не понимают, да?!
— Не понимают, сынок.
— Слушай... Пап...
— Что?
— Я так не могу. Я с вами.
— С нами?
— Да! Я собрал всё. Вот, смотри. Как ты один справишься?
— До сих пор же справлялся. С главным справился. Справились же.
— Да я понимаю! Я им говорю: "Вот ведь дуры! Помогите же отцу! Зашивается совсем!" А они ни в какую. Как мыши на крупу.
— Думают, как теперь наследство делить?
— Не их это дело!
— Не их. Но думают же... Эх... Сынок-сынок... Понимаешь... Так надо.
— Да я всё понимаю! Пап... Понимаешь, я им говорю: "Вы не соображаете ничего! Вам только платья да причёски, всё высматриваете, у какой соседки какая обновка! Как вы можете так об отце! Отец вас поднял, он молодой совсем ещё!"
— Ну, не такой и молодой, но...
— Пап, ты же мастер! Ты самый лучший! Пап, ну, ты что? Ты чего, пап? Ты о братьях?
— Пошли, сынок.
— Пап...
— Что?
— Можно я посмотрю?
— Можно, конечно. Мы теперь с тобой быстро. Подожди. Поможешь воду нести. Вода закипела. Сейчас, надо разбавить. Держи ведро.
— Так?
— Да, сейчас, холодной. Холодной добавим.
— Как вы тут только справляетесь?
— Хорошо справляемся. А как с братьями, как с тобой? Вот так же. Каждый день. Ты любил это дело...
— Давай я. Ты уже замотался.
— Ты ручку тряпкой оберни, чтобы руку не жгло. На, держи. Кипяток. Сюда лей. А я холодной добавлю. Ага. Вот... Вот и с тобой так же.
— Всё хорошо?
— Да.
— Пап... Так мне можно?
— Можно, конечно. Можно... Заходи.
— Привет.
— Привет. Прикрой, пожалуйста. Дует.
— Извини, да, конечно. Прости.
— Жена, вот, сын нам поможет. С нами сейчас пойдёт. Ну, сынок, что встал? Неси воду сюда. Вот, сюда лей. Сынок, ты что?
— Я...
— Ты же хотел посмотреть. Вот, смотри.
— Ну-ка, мужчины, пустите нас. Теперь самый главный мужчина... Вот, какой у нас дядя неуклюжий, да? Ну, кто так на дядю кулачком, а? Кто у нас такой сыночек, а?
— Господи... Он смешной такой. Маленький.
— Ты не больше был. Ну, давай купать нашего мальчика. Осторожно, на пупок...
— Ничего, не бойся, хорошо заживает.
— Ну, муж, давай, давай его в водичку. На головку ему лей. Любит наш мальчик водичку. Водичка тёпленькая, в глазики не попадём, да? Вот какая у нас водичка чудесная, да? Ну, не стой столбом, дай братику палец. Он подержится и засыпает... Покормлю, он уснёт, как раз тихо пойдём... Любит наш Иисус водичку...

06.01.2018
#заветырабочихокраин

ПОСЛЕДНИЙ ТАНЕЦ

Ну что же ты плачешь так горько, что ж целуешь так сладко? Что ж ты смеёшься, почто бьёшь меня, девочка? Я не отвечу тебе. Ну и что, что ты чуть старше? Твои плечи слаще мёда, твой живот теплее котёнка, твои бёдра стройны, уста горячи и груди упруги. Ты любишь супруга, да, девочка? Зачем так гладишь лоб и глаза целуешь, красавица, уши мне зажимаешь, чтоб не слышал я слов твоих, чернобровая? Ты ночами не спишь, ты меня ласкаешь, меня проклинаешь, к груди прижимаешь... Что ж смеёшься так горько, что же плачется тебе так сладко? Или не любят они тебя, или не осыпают золотом, не твои ль кольца горят в ночи, не твоё ль ожерелье холодит мой лоб, не твои ль серьги звенят надо мной? Что ж их любовь тебе так постыла, моя кареглазая? Ведь они сильны, могучи, богаты, они решают вопросы, их охрана сметёт любого, они всё могут купить, так что же меня ты целуешь так нежно? У них всё золото мира, у меня лишь весь мир, их речи достойны, у меня рычанье из глотки — так что же целуешь ты губы мои? Не плачь, не плачь, не бойся, утри слёзки, пожалей дочку — она вся в маму, такая же красавица. Видишь, как она любит твоего супруга? Что же вздрогнула ты? Или не такой любви ты ей желаешь? Нет, не отвечу я тебе. Нет, не услышу речей твоих гневных, как ни кричи, не увижу тебя ни днём, ни в ночи... Не плачь, не бойся, не гневайся, не проси прощенья, не проклинай — ведь тебе всегда мои слова были страшны... Ведь вижу я всё и душу твою понимаю, и судьбу принимаю, со мной мой Господь...

Нет, мне не больно. И так тоже. Знаешь, мне уже всё равно. И не сделаешь мне ты уже ничего. Не пугай дочку, пожалей ребёнка, вынь иглу из моего языка, не позорься, глупышка Иродиада.

#заветырабочихокраин

https://muzei.club/wp-content/uploads/2020/03/fmg5e7a02f61c87d4-843x1024.jpg

"Он меня достал. Он меня конкретно достал. Со своими дружками, со своими бабами. Он видит меня каждый день. Он всё понимает, слышит и видит то, что я сказать не могу, только улыбается тихонько и улыбку прячет в бороду. И глаза такие... Длинные ресницы, глаза бездонные, чуть грустные. Он всё-всё видит, он душу читает, всё обо мне знает. Это просто невыносимо, Господи! Как же я его ненавижу! Ненавижу его ресницы, его карие глаза с тёмной радужкой, бороду, усы, каштановые волосы, плечи и бёдра. Я не могу глаз отвести от его рук — сильные, тонкие пальцы, такие нежные и сильные. Целовать руки, целовать плечи, целовать такие любимые глаза, закрыть собой, отдать себя, не думать ни о чём, ни о ком, пусть он только говорит, говорит, говорит... Его голос проникает в душу, он говорит страшные вещи, он объясняет сложное и открывает сложное в простом, Господи, как же ненавижу его голос! Такой молодой, такой сильный, такой нежный, он умеет гневаться, он может такое, что и помыслить нельзя, плевал он на все запреты, только улыбнётся тихонько и посмотрит в душу. Я говорю тогда: "Пусть на дело пойдёт, куда такие деньжищи тратить попусту?" А он смеётся. И дружбаны смотрят. И шлюха эта. И как подойти к нему, как признаться, как сказать то, что он и так знает? Как меня заколебала его улыбочка! И губы такие правильные, как у девушки, алые... Я его ненавижу, я его ненавижу, ненавижу, слышите! Его бабы, они всегда за ним, дуры, простушки, шлюхи, что они понимают? Что они могут знать о нежности? Что они знают о любви? Что они знают о том, как может болеть сердце, как оно стучит ночами, как оно замирает днём, когда он говорит "здравствуй", когда проходит мимо, и ты вдыхаешь запах его стройного тела, тайком наступаешь на его следы, умываешься водой, которой он умывался... Что они знают о любви?! Господи, как же я его ненавижу, он же всё понимает, душу вынул своими взглядами, вот и сейчас — стоит со своей сворой, будто ждёт чего-то, стоит и ждёт. Господи, чего же он ждёт? Меня? Господи, сердце гремит... Я подойду. Я смогу. Губы пересохли. Несколько шагов. Несколько бесконечных шагов. Только подойти. Вот он, меня ждёт. Я касаюсь его плеч. Как он пахнет — слаще мёда... И борода такая нежная, пушистая, совсем не колючая, такая... Я смогу... Душистая борода... Голова кругом... Поцелуй..."

— Радуйся, равви. Вот он. Берите его.

17.01.2017, пять лет назад.
#заветырабочихокраин

...Ну вот он и помер.
Что-то крикнул и помер.
Вроде, батю звал.
Нехило его менты обработали.
Вон, в сторонку отошли, базарят.
Ждут.
Понятно чего.
Меня.
"Положено".
Работа такая, ага.
Знаю я их работу.
Мать — это его мама, так он сказал, успели побазарить, да, — а что ещё тут делать? Тут времени полно — мама с его тёлкой уже и не плачут.
А тёлка ничё так, симпатичная.
Рыжая.
Пацаны какие-то рядом.
Из его бригады, что ли?
Ну какой из него бригадир?
Говорил, типа плотник, как батя.
В храме местном шабашили, да что-то не срослось у них с местными, те тут же в ментовку сдали, типа прокурор у них там из столицы, всё схвачено.
Ещё, типа, говорил — рыбалку любит.
Мне тоже батя всё обещал на рыбалку свозить.
Дообещался, ага.
Везучий он, всё-таки, — друганы пришли, баба, мать.
Мама — это главное.
Мама это всегда главное.
Отца не видно, а ведь он звал.
А ты тут виси, помирай.
Ладно, потерплю.
Он сказал, типа недолго осталось.
Чётко так сказал.
Ладно...
Поживём-увидим...

(Написано 18 апреля 2014 года)

#заветырабочихокраин

Послепобедное время

Послепобедное время — родня медным трубам; оно скользит змеино, шуршит мелкой подлостью, шелестит сухими тараканьими лапками, пыльное и липкое, человечьим мусором наполненное пространство.

Послепобедным полднем герои полдничают, толстеют, приближают к себе сволочь, лезущую изо всех щелей, позволяют ласковым пуделькам лизать руки — и тонут, дохнут, завшивливаются мещанством, пошлостью и дрянью мелочных обид. И раны болят, и медные трубы трубят, и сладкий яд течёт по жилам, и ржавеют мечты, рассыпаются в энтропийный бульон, жратву Смерти.

Только слышишь, как сухим песком, нескончаемо, неостановимо осыпается будущая жизнь, хоронит тебя во внеразмерной суете сует.
Не умыл бы руки прокуратор, жирным буддой сидел бы Плотник под цветущей смоковницей — кем были бы мы — в таком раю, где пять тысяч хлебов на пятерых, розарии с гуриями и частицы Креста в удобной упаковке для фарисеев?

Уставать приятно, прощать ся, обижать ся, предвкушать ся, наслаждать ся, плакать ся, утешать ся — всё сладко, слаще нету послепобедной неги, сна победителей.

А вот и она — Смерть.

#заветырабочихокраин
(написано около 2016-го, не помню, да и неважно)

https://tttttt.me/Andrafanaslive/10479

ОТЕЦ
Вы заметили, насколько он стал менее эмоциональным?
Ругался. Дрался. Пил вино с девками и гопниками.
Вытворял такое, что аду было жарко, спорил, радовался, грустил, проклинал, учил, на себя брал беды и боли.
А тут — спокойный.
Я всё время думаю: ну, хорошо, если ты всё знаешь, ты все искушения
прошёл, ты в руки стражи себя сдал, чтобы пророчество исполнилось, всё и вся искупил, но — зачем Ты кричал-то — в ту самую смертную минуту?
От боли?
Там столько было боли, что не до крика.
Почему кричал?
Почему отцу своему ты кричал: "Зачем меня оставил?!"
Потом всё понятно — проснулся в темноте, в саване, уксус во рту, усталость невероятная, потом сила, слава, ад, небо, то, что выше всех сил, — это понятно. Но каково это — помнить о той секунде, когда сам — отцу кричал: "Почто оставил меня?!"
На всю жизнь урок.
На всю вечную вечность.
Когда отцы сыновей воспитывают — тут мамам только в сторонке стоять.

#заветырабочихокраин

БРАТ САШКА
Когда в толпе залаял этот человек, почему-то никто не удивился.
Люди, собравшиеся на пасхальную службу, давно не помещались в храм, густо стояли напротив входа — немощные старушки сидели слева, возле церковной лавки, опоздавшие святить куличи хозяюшки терпеливо мёрзли у столов, разжигая свечи, их мужья укутывали одеялами сонных младенцев, дети баловались, как всегда балуются дети, молодые парни обнимали и грели своих красавиц, взрослые мужики степенно крестились, следуя доносившимся из динамиков возгласам священников. Все были настолько увлечены ожиданием нараставшей радости, что никто не удивился, когда этот человек залаял.
Он появился из тени, в правой руке тащил какой-то пакет, под левую руку шла его дама, которая пыталась держать лицо, как это обычно делают старающиеся сохранить достоинство спивающиеся женщины. Человек озирался на толпу, которая его не замечала, только несколько мужиков покрепче начали досадливо посматривать. И с каждым шагом его лай становился всё громче — человек торопливо вылаивал матерные проклятия и что-то совершенно мерзкое, его колотило, речь становилась какой-то железной, будто ему челюсти сводило, но он боялся и поэтому шёл по широкой дуге, огибая толпу.
Он прошёл мимо меня. В свете прожекторов и яркой луны я увидел его глаза. Я много видел разных алкоголиков. Он был совершенно трезв.
Ему обязательно нужно было пройти мимо церкви.
К ним подошёл полицейский. Человека трясло. Его дама прятала глаза и молчала. Тогда к ним подошли ещё две девчонки-полицейские в кокетливо надетых пилотках и охранник в камуфляже.
Лай и проклятия оборвались только за церковной оградой.
Как отрезало.
Через полчаса после крестного хода я вымерз окончательно. Меня спасала белорусская лампадка, которую я нечаянно купил в церковной лавке. Хотел купить свечек, но что-то толкнуло в сердце, и я купил лампадку. Оказалось, что на ледяном ветру хорошо греть руки, особенно, если лампадку прижать к сердцу. Или там, где душа.
Родители вывезли из храма уснувших детей, поэтому я попробовал втиснуться в густую толпу. Слева от меня стоял парень лет тридцати и гладил ладонью огонь трёх больших свечей. Справа стояла тётка в лиловом платке.
— Вы сожжёте руку. — сказала ему тётка.
— Этот огонь не жжёт. — он ответил, как-то странно растягивая слова, будто пел сказочку. — Такой огонь не может сжечь. Я сюда пришёл, а брат не смог.
— А где ваш брат? — заинтересовалась тётка.
— Он на войне. Мой брат на войне. И давно нет весточки. Им звонить нельзя. А я и не знаю, где он. Я пришёл, потому что не хочу, чтобы он погиб. А я не могу ему позвонить. Им нельзя. Поэтому я здесь, я помолюсь за него, и успокоюсь. Я не хочу, чтобы мой брат погиб.
Он говорил полушёпотом, как ребёнок, и всё время гладил огонь, будто гладил котёнка.
— Брат, брат, как же так, Пасха, брат, ты там держись, брат.
От алтаря послышался восторженный дискант священника. Он читал из Иоанна Златоуста. Меня затолкали какие-то две молодые женщины, которые вели больного ребёнка внутрь. Я воспользовался на секунду образовавшимся проходом и сделал шаг вперёд, чтобы хоть чуть согреться в толпе. Лампадка грела мне душу.
Вдруг сзади раздался вскрик. Я сначала не понял, что происходит, потом услышал, как сзади кто-то плачет.
— Брат! Сашка! Сашка, ты что?! Сашка, тебе нельзя звонить!
Парень стоял на коленях у ступенек в храм, он держал телефон, из его глаз брызгали слёзы.
— Сашка! Сашка, ты там держись, брат! Братик, пожалуйста, да, конечно, да, Сашка, воистину воскресе Христос! Воистину воскресе!
К нему подошёл какой-то мужик, мол, "тут люди молятся, а ты по телефону кричишь", парень закивал и куда-то отошёл.
Над головами людей неслось: "Кто же подоспел прийти лишь к одиннадцатому часу — и тот не страшися своего промедления! Ибо щедр Домовладыка: принимает последнего, как и первого; ублажает пришедшего в одиннадцатый час так же, как и трудившегося с первого часа; и последнего одаряет, и первому воздает достойное; и тому дает, и этому дарует; и деяние принимает, и намерение приветствует; и труд ценит, и расположение хвалит".
Аминь.
#заветырабочихокраин
https://ibb.co/RSR7jZT