Продолжая восьмимартовскую тему, в это воскресенье рекомендую к просмотру большую документалку-интервью с Мишель Перро (на французском, есть немецкие субтитры).
Перро, конечно, великая: всем известный пятитомник "История женщин на Западе" — это как раз она (как со-редакторка с Дюби). Её Les femmes ou les silences de l’histoire я читала перед отъездом в Париж, а Histoire de chambres стоит до сих пор на полке недочитанная, к моему стыду.
Перро, конечно, великая: всем известный пятитомник "История женщин на Западе" — это как раз она (как со-редакторка с Дюби). Её Les femmes ou les silences de l’histoire я читала перед отъездом в Париж, а Histoire de chambres стоит до сих пор на полке недочитанная, к моему стыду.
ARTE
Le grand entretien avec Michelle Perrot - Regarder le documentaire complet | ARTE
Michelle Perrot est l'une des grandes historiennes de l'histoire des femmes et l'on oublierait presque qu'elle ne s'y est intéressée que tardivement, ayant d'abord longuement étudié le monde ouvrier, puis le monde carcéral. Alors, quel fut ce long chemin…
На этих выходных упала на диван с книгой, которую не перечитывала очень много лет, но которую я в свое время знала наизусть, и теперь, впервые читая ее в оригинале, я (1) по памяти отмечаю, где русский перевод ушел куда-то не туда, и (2) периодически ловлю себя на мысли "так вот откуда ВОТ ЭТО в моей голове". И переслушиваю Que reste-t-il de nos amours на репите.
(Это я про The Dreamers Гилберта Адера. Бертолуччевскую экранизацию я тоже сто лет не пересматривала — и в ней есть безусловный козырь в виде юного Луи Гарреля — но место именно романа в моей ментальной карте все же совершенно особенное. Что никоим образом не отражает его "объективных" литературных качеств — просто он попал в мою жизнь, когда попал, и так и застрял. С книгами такое случается.)
(Это я про The Dreamers Гилберта Адера. Бертолуччевскую экранизацию я тоже сто лет не пересматривала — и в ней есть безусловный козырь в виде юного Луи Гарреля — но место именно романа в моей ментальной карте все же совершенно особенное. Что никоим образом не отражает его "объективных" литературных качеств — просто он попал в мою жизнь, когда попал, и так и застрял. С книгами такое случается.)
YouTube
Charles Trenet - Que Reste-T-il De Nos Amours
Que reste-t-il de nos amoursCe soir le vent qui frappe à ma porteMe parle des amours mortesDevant le feu qui s' éteintCe soir c'est une chanson d' automneDan...
Уже сто лет этот сборник жду (он у них в Forthcoming висел весь прошлый год) — и дальше буду ждать. (Если не забуду, спрошу у Жофии, почему ж так долго-то, а.)
Forwarded from Фем-философия
В июне в open access CEU University Press выходит важная книга:
Texts and Contexts from the History of Feminism and Women’s Rights
East Central Europe, Second Half of the Twentieth Century
Editors:
Zsófia Lóránd
Adela Hîncu
Jovana Mihajlović Trbovc
Katarzyna Stańczak-Wiślicz
Выбор текстов призван продемонстрировать, как феминизм как политическая мысль формировался и организовывался в регионе. Они различаются по типу и формату: от политических трактатов, философии до литературных произведений, даже фильмов и изобразительного искусства, с обязательным включением личного и частного. Политические права женщин, право на образование, их роль в государственном строительстве, женщины и война (и особенно женщины и мир) входят в антологию наряду с гендерным разделением труда, насилием в отношении женщин, телом и репродукцией.
Texts and Contexts from the History of Feminism and Women’s Rights
East Central Europe, Second Half of the Twentieth Century
Editors:
Zsófia Lóránd
Adela Hîncu
Jovana Mihajlović Trbovc
Katarzyna Stańczak-Wiślicz
Выбор текстов призван продемонстрировать, как феминизм как политическая мысль формировался и организовывался в регионе. Они различаются по типу и формату: от политических трактатов, философии до литературных произведений, даже фильмов и изобразительного искусства, с обязательным включением личного и частного. Политические права женщин, право на образование, их роль в государственном строительстве, женщины и война (и особенно женщины и мир) входят в антологию наряду с гендерным разделением труда, насилием в отношении женщин, телом и репродукцией.
Пополнение в моей коллекции: две новых книги от гданьского издательства słowo/obraz terytoria, которое практически единолично отвечает за все публикации вокруг Пшибышевской. Всякий раз, когда заказываю у них книги, физически ощущаю свой вклад в дело развития Przybyszewska studies.
Pasiphaë – еще один спасенный из архива роман (незаконченный). В сеттинге Флориды (о которой Пшибышевская знала преимущественно из lowbrow fiction) герои занимаются интеллектуальным трудом и много страдают. Один из персонажей изучает расовые вопросы, и мне дико интересно, как Пшибышевская справилась с этой темой (скорее всего не очень – с современной точки зрения – но от этого только интереснее).
Uskok – солидного объема монография Марчина Червиньского, который анализирует жизнь и творчество Пшибышевской с позиций перформативности. Работа подчеркнуто эклектичная (и сама по себе немного перформанс), состоящая из эссе на разные темы, от машинописания до наркотиков и от отца (ugh) до квира (yay).
Pasiphaë – еще один спасенный из архива роман (незаконченный). В сеттинге Флориды (о которой Пшибышевская знала преимущественно из lowbrow fiction) герои занимаются интеллектуальным трудом и много страдают. Один из персонажей изучает расовые вопросы, и мне дико интересно, как Пшибышевская справилась с этой темой (скорее всего не очень – с современной точки зрения – но от этого только интереснее).
Uskok – солидного объема монография Марчина Червиньского, который анализирует жизнь и творчество Пшибышевской с позиций перформативности. Работа подчеркнуто эклектичная (и сама по себе немного перформанс), состоящая из эссе на разные темы, от машинописания до наркотиков и от отца (ugh) до квира (yay).
słowo/obraz terytoria
Pasiphaë
Nastrój Pasiphaë tworzą monologi wewnętrzne bohaterów uwięzionych w dusznym klimacie Florydy, zatopionych w zmysłowości jazzu i świecie własnych obsesji. Powieść, napisana przez Przybyszewską w roku 1929 i nigdy nie ukończona, ukazuje się drukiem po raz pierwszy.
Продолжаю серию про Энн Ригни; сегодня – про ее вторую книгу, которая подарила один из центральных концептов для моей работы: Imperfect Histories. The Elusive Past and the Legacy of Romantic Historicism (Cornell University Press, 2001).
Как я упомянула в прошлом посте, с фокуса на сугубо академических историографических практиках Ригни пошла в сторону проблемы исторической репрезентации как таковой, и в центре ее следующей работы лежит вопрос, как текст работает (или не работает) как репрезентация прошлого. Она начинает с предложения понимать репрезентацию не как результат, но как проект или попытку. Читатель может "признавать за текстом статус исторической репрезентации, не принимая его автоматически как бесспорное отражение истории (a fully satisfactory history)". Следовательно – история, рассказанная в не-академических формах, тоже может иметь статус репрезентации.
Как это работает, она рассматривает на примере Скотта (который станет главным героем ее следующей книги) и дебатов, вызванных его романами. Ригни спорит с теоретиками, которые "понимали фикциональность (и правду) как беременность: состояние, в котором можно либо быть, либо нет, и в котором нельзя быть только чуть-чуть". (Здесь вспоминается трактат Алессандро Мандзони об историческом романе: написав I promessi sposi, он разочаровался в жанре как неизбежно порочном именно за счет смешивания исторической правды и выдумки.) В действительности же все намного сложнее и существительное не перекрывает прилагательное – читатель прекрасно знает, что текст является романом, но и определение исторический тоже держит в уме. Как бы ни кричали литературоведы (и некоторые писатели), исторические романы (и прочие формы исторического фикшена) никогда не будут автономными, free-standing fictions. Существование реальности за пределами текста – и конкретно исторической реальности со всеми сопутствующими дебатами – влияет на то, как этот текст воспринимается, как его критикуют (да-да, за исторические ошибки), как им наслаждаются.
Наслаждение от существования реальности за пределами репрезентации – важнейший эффект от чтения и написания истории. На примере Карлайла Ригни показывает, как "эстетика исторического незнания" оказывается вариантом возвышенного (sublime). Более того, Ригни выходит за пределы девятнадцатого века и рассуждает, как подчеркивание незнания стало обычной практикой среди историков-постмодернистов, частью методического аппарата. К добру это или нет – зависит от историка. Эксперименты в пограничной зоне могут подсвечивать важные вопросы и проблемы (см. например Dead Certainties: Unwarranted Speculations Саймона Шамы; мне, скажу честно, два года назад книга не очень понравилась, но возможно имеет смысл перечитать), но всегда есть риск скатиться в упоение незнанием во имя незнания, забыв, что мы здесь все-таки историки, а не литераторы.
В книге много еще всего интересного, например, про representability отдельных исторических событий, которая зависит не только от самих событий, но и от наличия "доступных дискурсивных моделей". Таким образом, если что-то в истории кажется unrepresentable, это лишь потому, что подходящая модель еще не была разработана. Кроме того, Ригни пишет об очень длинных работах девятнадцатого века в жанре cultural history, авторы которых сталкивались с проблемой отборки и организации доступных в избытке фактов (это тоже проблема репрезентации-как-процесса).
Но если суммировать (и возвращаться к заимствованному мною концепту), несовершенство абсолютно любой репрезентации – вот ключевая идея книги. Прошлое неуловимо in toto, и мы можем только пытаться приблизиться к нему разными способами, более или менее убедительными (убедительность, повторюсь, очень слабо связана с формой репрезентации; академический текст может оказаться более "несовершенным", чем роман). Это не значит, что можно махнуть рукой, раз уж "всей правды мы никогда не узнаем". Историческая репрезентация как проект подразумевает усилие и моральную честность: мы не можем сделать идеально, но мы можем попытаться сделать лучше.
Как я упомянула в прошлом посте, с фокуса на сугубо академических историографических практиках Ригни пошла в сторону проблемы исторической репрезентации как таковой, и в центре ее следующей работы лежит вопрос, как текст работает (или не работает) как репрезентация прошлого. Она начинает с предложения понимать репрезентацию не как результат, но как проект или попытку. Читатель может "признавать за текстом статус исторической репрезентации, не принимая его автоматически как бесспорное отражение истории (a fully satisfactory history)". Следовательно – история, рассказанная в не-академических формах, тоже может иметь статус репрезентации.
Как это работает, она рассматривает на примере Скотта (который станет главным героем ее следующей книги) и дебатов, вызванных его романами. Ригни спорит с теоретиками, которые "понимали фикциональность (и правду) как беременность: состояние, в котором можно либо быть, либо нет, и в котором нельзя быть только чуть-чуть". (Здесь вспоминается трактат Алессандро Мандзони об историческом романе: написав I promessi sposi, он разочаровался в жанре как неизбежно порочном именно за счет смешивания исторической правды и выдумки.) В действительности же все намного сложнее и существительное не перекрывает прилагательное – читатель прекрасно знает, что текст является романом, но и определение исторический тоже держит в уме. Как бы ни кричали литературоведы (и некоторые писатели), исторические романы (и прочие формы исторического фикшена) никогда не будут автономными, free-standing fictions. Существование реальности за пределами текста – и конкретно исторической реальности со всеми сопутствующими дебатами – влияет на то, как этот текст воспринимается, как его критикуют (да-да, за исторические ошибки), как им наслаждаются.
Наслаждение от существования реальности за пределами репрезентации – важнейший эффект от чтения и написания истории. На примере Карлайла Ригни показывает, как "эстетика исторического незнания" оказывается вариантом возвышенного (sublime). Более того, Ригни выходит за пределы девятнадцатого века и рассуждает, как подчеркивание незнания стало обычной практикой среди историков-постмодернистов, частью методического аппарата. К добру это или нет – зависит от историка. Эксперименты в пограничной зоне могут подсвечивать важные вопросы и проблемы (см. например Dead Certainties: Unwarranted Speculations Саймона Шамы; мне, скажу честно, два года назад книга не очень понравилась, но возможно имеет смысл перечитать), но всегда есть риск скатиться в упоение незнанием во имя незнания, забыв, что мы здесь все-таки историки, а не литераторы.
В книге много еще всего интересного, например, про representability отдельных исторических событий, которая зависит не только от самих событий, но и от наличия "доступных дискурсивных моделей". Таким образом, если что-то в истории кажется unrepresentable, это лишь потому, что подходящая модель еще не была разработана. Кроме того, Ригни пишет об очень длинных работах девятнадцатого века в жанре cultural history, авторы которых сталкивались с проблемой отборки и организации доступных в избытке фактов (это тоже проблема репрезентации-как-процесса).
Но если суммировать (и возвращаться к заимствованному мною концепту), несовершенство абсолютно любой репрезентации – вот ключевая идея книги. Прошлое неуловимо in toto, и мы можем только пытаться приблизиться к нему разными способами, более или менее убедительными (убедительность, повторюсь, очень слабо связана с формой репрезентации; академический текст может оказаться более "несовершенным", чем роман). Это не значит, что можно махнуть рукой, раз уж "всей правды мы никогда не узнаем". Историческая репрезентация как проект подразумевает усилие и моральную честность: мы не можем сделать идеально, но мы можем попытаться сделать лучше.
Telegram
Межвременье
Оказывается, я никогда на этом канале не писала про Энн Ригни (одна цитата из ее книги не считается). Учитывая, какое большое влияние ее "трилогия" (которая на самом деле, конечно, не трилогия, но для меня как будто бы немножко и да) оказала на мою работу…
После Imperfect Histories Энн Ригни еще больше углубилась в вопрос социальной жизни текстов и перешла от изучения историографии к культурной памяти. И с ее бэкграундом в девятнадцатом веке и романтизме неудивительно, что она сосредоточилась на фигуре Отца Исторического Романа (тм).
The Afterlives of Walter Scott. Memory on the Move (Oxford University Press, 2012) – это история про мемориализацию и забвение Скотта. Сколько на планете топонимов Waverley? (Очень много.) А сколько людей сегодня выберут для чтения одноименный роман? (Жалкое количество на контрасте с культом Скотта при жизни.) Но почему так вышло – далеко не главный вопрос для Ригни. Ее интересует как: как тексты Скотта существовали и менялись на протяжении двух столетий и какова была их роль в формировании англоязычного культурного пространства? И ее предложение – смотреть одновременно на их мобильный и монументальный характер. В отличие от lieux de mémoire, тексты не привязаны к конкретной географической точке, но это не мешает им выполнять функцию "накапливания" памяти. Романы Скотта – переносные памятники (portable monuments).
Важно сказать, что Ригни не отказывается полностью от литературоведческого подхода. Она анализирует конкретные романы, чтобы понять, что именно в них способствовало их превращению в portable monuments, что делало их столь соблазнительными для адаптаций (то есть, изменений) и одновременной канонизации. При этом мемориальная функция работала по разному для разных текстов. Из некоторых "вытаскивались" имена (так появился пароход Jennie Deans), другие превращались в пьесы, на основе третьих создавались туристические маршруты по Шотландии, а четвертые украшали сервизы. Не обошлось и без неприятных реапрориаций: романтическое средневековье из "Айвенго" оказалось очень востребовано на американском Юге и в армии Конфедерации. И это все позволяет Ригни поднять важный вопрос в какой мере автор текста ответственен за последующие реинтерпретации? (Правильный ответ: всё сложно.)
Скотт, независимо от его личных политических убеждений, был важнейшей фигурой для национальных и имперских мифологий, что не помешало ему быстро превратиться в автора, которого не воспринимают всерьез. К началу двадцатого века, чтение его романов превратилось в intellectual equivalent of irresponsibly eating a tub of ice cream. Скотт стал одновременно частью шотландского культурного наследия и the great Unread.
"Послежизни" Скотта – это не только про мемориальные артефакты, до сих пор разбросанные по пост-имперскому пространству. Это еще и про современный культ памяти как таковой, сформировавшийся во многом именно благодаря романам, которые сегодня мало кто читает.
The Afterlives of Walter Scott. Memory on the Move (Oxford University Press, 2012) – это история про мемориализацию и забвение Скотта. Сколько на планете топонимов Waverley? (Очень много.) А сколько людей сегодня выберут для чтения одноименный роман? (Жалкое количество на контрасте с культом Скотта при жизни.) Но почему так вышло – далеко не главный вопрос для Ригни. Ее интересует как: как тексты Скотта существовали и менялись на протяжении двух столетий и какова была их роль в формировании англоязычного культурного пространства? И ее предложение – смотреть одновременно на их мобильный и монументальный характер. В отличие от lieux de mémoire, тексты не привязаны к конкретной географической точке, но это не мешает им выполнять функцию "накапливания" памяти. Романы Скотта – переносные памятники (portable monuments).
Важно сказать, что Ригни не отказывается полностью от литературоведческого подхода. Она анализирует конкретные романы, чтобы понять, что именно в них способствовало их превращению в portable monuments, что делало их столь соблазнительными для адаптаций (то есть, изменений) и одновременной канонизации. При этом мемориальная функция работала по разному для разных текстов. Из некоторых "вытаскивались" имена (так появился пароход Jennie Deans), другие превращались в пьесы, на основе третьих создавались туристические маршруты по Шотландии, а четвертые украшали сервизы. Не обошлось и без неприятных реапрориаций: романтическое средневековье из "Айвенго" оказалось очень востребовано на американском Юге и в армии Конфедерации. И это все позволяет Ригни поднять важный вопрос в какой мере автор текста ответственен за последующие реинтерпретации? (Правильный ответ: всё сложно.)
Скотт, независимо от его личных политических убеждений, был важнейшей фигурой для национальных и имперских мифологий, что не помешало ему быстро превратиться в автора, которого не воспринимают всерьез. К началу двадцатого века, чтение его романов превратилось в intellectual equivalent of irresponsibly eating a tub of ice cream. Скотт стал одновременно частью шотландского культурного наследия и the great Unread.
"Послежизни" Скотта – это не только про мемориальные артефакты, до сих пор разбросанные по пост-имперскому пространству. Это еще и про современный культ памяти как таковой, сформировавшийся во многом именно благодаря романам, которые сегодня мало кто читает.
Telegram
Межвременье
Продолжаю серию про Энн Ригни; сегодня – про ее вторую книгу, которая подарила один из центральных концептов для моей работы: Imperfect Histories. The Elusive Past and the Legacy of Romantic Historicism (Cornell University Press, 2001).
Как я упомянула в…
Как я упомянула в…
Lit Hub очень кстати прорекламировал книгу, которую буквально писали для меня: A Body Made of Glass: A Cultural History of Hypochondria. Не так давно думала, что должна же быть какая-нибудь научная работа про ипохондрию, а если нет, то непорядок и надо это исправить. Теперь вот есть – и я с одной стороны очень рада, а с другой как будто даже боюсь ее читать. Чувство узнавания себя в таких историях может приносить (и обычно приносит) облегчение, но оно же может и раскачивать лодку тревожности. (Даже в посте по ссылке я ухитрилась триггернуться от истории Филипа Ларкина: панически боялся умереть в 63 и чувства сдавленности в горле – guess what, умер в 63 от рака пищевода.) Но мне все же кажется, что чтение будет полезным для проработки всех тех тревог и непонятных соматических состояний, с которыми по-хорошему надо в терапию, но у нас свой академический путь.
Кстати, с подзаголовком книги интересная ситуация: в американской версии она A Cultural History, а в британской – просто A History. Мне всегда интересно, чем издательства руководствуются, хоть у авторки спрашивай. Напомнило, как книга Энцо Траверсо про революцию в английском варианте называется An Intellectual History, а во французском – Une histoire culturelle. Очень показательно в плане понимания дисциплин в разных традициях. (А к чему она ближе по-моему – я так и не решила. Наверное, все-таки culturelle, но в то же время я сама всеми руками за расширение области intellectual.)
Кстати, с подзаголовком книги интересная ситуация: в американской версии она A Cultural History, а в британской – просто A History. Мне всегда интересно, чем издательства руководствуются, хоть у авторки спрашивай. Напомнило, как книга Энцо Траверсо про революцию в английском варианте называется An Intellectual History, а во французском – Une histoire culturelle. Очень показательно в плане понимания дисциплин в разных традициях. (А к чему она ближе по-моему – я так и не решила. Наверное, все-таки culturelle, но в то же время я сама всеми руками за расширение области intellectual.)
Literary Hub
From Austen to Larkin: Why Writers Could Be More Prone to Hypochondria
Hypochondria is an extremely isolating condition. Afraid of being mocked or dismissed for our anxieties about our health, we hypochondriacs can be inclined to keep it all inside. It can be a lonely…
Спонсор поста выше - акция Newspapers.com в честь Дня матери: бесплатный доступ все выходные. Если вы уже использовали свой trial period, а газет не начитались, то самое время. Я вот решила дополнить свою коллекцию упоминаний Сильвии Таунсенд Уорнер в англоязычном мире. Пару месяцев назад я уже собрала все, что могла по Новой Зеландии (у них есть свой отличный сайт Papers Past), так что осталось прошерстить Австралию и перепроверить, что я могла во время написания диссертации пропустить по Британии-США-Канаде. Weekend chill? I don't know her.
Newspapers.com
Historical Newspapers from the 1700's-2000s
The largest online newspaper archive. Used by millions every month for historical research, family history, crime investigations, journalism, and more.
(См. ниже) PhD-вакансия мечты под опекой Жофии Лоранд. Обратите внимание на требуемые комбинации языков:
► Bulgarian and Macedonian – C1 or higher in one language and a reading knowledge of the other
или
► Polish (C1 or higher), with a reading knowledge of Czech and Slovak
или
► Albanian either C1 (or higher), or reading level Albanian and B2 (or higher) in Bulgarian and/or Macedonian
► Bulgarian and Macedonian – C1 or higher in one language and a reading knowledge of the other
или
► Polish (C1 or higher), with a reading knowledge of Czech and Slovak
или
► Albanian either C1 (or higher), or reading level Albanian and B2 (or higher) in Bulgarian and/or Macedonian
Forwarded from Фем-философия
Докторантура по истории феминистской политической мысли в Вене!
The University of Vienna is looking to hire 1 PhD researcher for 3 years within the framework of the ERC-funded project HERESSEE - The History of Feminist Political Thought and Women’s Rights Discourses in East Central Europe 1929-2001 at the Department of Contemporary History and the Research Center for the History of Transformations (RECET) from October 1, 2024. The position is integrated into the Doctoral School of Historical and Cultural Studies (DSHCS). URL: https://jobs.univie.ac.at/job/University-assistant-predoctoral/1069631301/
The University of Vienna is looking to hire 1 PhD researcher for 3 years within the framework of the ERC-funded project HERESSEE - The History of Feminist Political Thought and Women’s Rights Discourses in East Central Europe 1929-2001 at the Department of Contemporary History and the Research Center for the History of Transformations (RECET) from October 1, 2024. The position is integrated into the Doctoral School of Historical and Cultural Studies (DSHCS). URL: https://jobs.univie.ac.at/job/University-assistant-predoctoral/1069631301/